ОКТЯБРЬСКАЯ ПАНИКА В МОСКВЕ. 1941 ГОД

Москва эвакуируется, так официально именуется происходящее…

Взрыв патриотизма приобретает к середине октября массовый характер и стыдливая «эвакуация» получает, наконец, истинное наименование — паника. Вот он, практический курс психопатологии толпы, который мне не доставал в тиши читален, вот редчайший случай ознакомиться с безумием, охватившим сотни тысяч людей.

Паника порождает слухи, слухи усиливают панику, заколдованный круг доводит людей до безумных выдумок. Они доходят до сборного пункта и просачиваются через дверь, за которой мы ведем прием.

— Слышь, немцы прорвались под Нарофоминском и вошли в Москву.

— Не трепись, не может немец прорваться слабой силой до Москвы. Если по всему фронту...

— Околесицу, братцы, городите, он норовит окружить Москву, провианту, значит, лишить, с голоду уморить.

— Уморил такой, пропитания на год хватит, как бы сам не уморился.

— Не то, он десанты высаживает, чтобы изнутри подорвать.

— Брось врать, десант бы сразу накрыли, только сел и — пожалте бриться.

О лазутчиках, шпионах вообще любят поговорить. Один, одетый в нашу форму, отдал честь, приложив к пилотке руку ладонью кнаружи, на том и засыпался. Другой попался в столовой, закатал рукава руки помыть, а на одной татуировка свастики. Третий чуть не попал под трамвай и выругался по-немецки, и так далее. В засилье шпионов тем более верят, что красочные плакаты напоминают: «Болтун — находка для шпиона», «Держи язык за зубами, враг не дремлет» и тому подобное.

К середине октября осатаневшие от страха, потерявшие видимость приличия толпы осаждают поезда восточного направления, 19-го паника достигает кульминации. Этот «День Большого исхода» — позорнейшее пятно на городе, который впоследствии будет назван «городом-героем», наряду, скажем, с Ленинградом, из которого, впрочем, было невозможно бежать. Невозможность, к слову сказать, загадочная, поскольку Ладожское озеро открывало дорогу из блокированного города, особенно зимой, по ледяной «дороге жизни». Годы спустя я слышал различные версии этой странной загадки и достовернее других мне кажется следующая, согласующаяся со злобным, коварным и заносчивым нравом «Отца народов».

У Сталина была возможность договориться об эвакуации ленинградцев. Прецедент был, Гитлер распорядился выпустить из Бреста осажденных жителей. При соответствующей просьбе, ходатайстве, договоренности любой формы, непосредственной или косвенной, он бы не отказал и в эвакуации Ленинграда. На общественное мнение ему, положим, было наплевать, но отказ был бы ошибочен с чисто военной точки зрения: обреченный на вымирание город защищается до последнего издыхания и являет пример сопротивления другим, еще не захваченным. Именно эти соображения толкнули Сталина на беспримерное злодейство. Он решился на истребление двух миллионов людей для подъема духа наших войск, иначе говоря, взрастить такую ненависть и страх, которые заставили бы их биться до последнего предела из чувства мести за погибших и опасения смерти близких при захвате родного города врагом.

Тому, что творится «У трех вокзалов» я свидетель, ибо вожу к ним в бани наших резервистов. Люди до отказа набивают собой и вещами вагоны, тамбуры, лезут на крышу. С помощью военных патрулей, милиции кое-как удается наводить относительный порядок, поезд отправляется, а толпа, в ожидании следующего, занимает боевую позицию. Выделяются дополнительные рейсы, подаются грузовые составы, но железнодорожный транспорт не в состоянии справиться с наплывом драпающих москвичей.

Не каждому под силу борьба за место в вагоне, побеждают игра мускулов и наглость молодых крепких мужчин. Они безжалостны к детям и немощным, оттесняют женщин, стариков, и горе тем, кто осмеливается им противостоять. В эти дни я воочию удостоверился в том, что неоднократно слышал и сам подозревал, — насколько тонок слой культуры, покрывающий звериную человеческую суть.

Отчаявшись уехать поездом, многие смиряются и находят обходные пути. Здесь мои личные воспоминания уступают рассказам очевидцев. Сначала, как будто, бегство на подручном транспорте было довольно ограничено, надобны большие деньги, либо изрядное мужество, чтобы пуститься в тысячеверстный путь по шоссейным трассам. Однако этот способ вскоре завоевал популярность.

Москвичи подключают моторный парк столицы, удирают на легковых автомобилях, грузовиках, мотоциклах. Машины сплошным потоком вливаются в устья шоссейных дорог, медленно преодолевают затор, набирают скорость и мчат прочь от любимой Москвы в азиатскую глушь. Беженцы спортивного склада уходят на велосипедах, даже пешком. На что они рассчитывают, трудно сказать. На случай, благосклонный к рискующим, хотят отсидеться в полусотне километрах, наблюдая развитие событий?

Мне чудится нечто знакомое в этом бегстве, будто сам его когда-то пережил. А, ну конечно, «Война миров» Герберта Уэллса, исход из Лондона, поведанный братом героя. Та же паника, дороги, переполненные беженцами, но вместо грузовиков и мотоциклов кэбы да экипажи, вместо фермерских коттеджей — колхозные поселки, иного звучания, всякие Сент-Олбены, Челмфорты, Нью-Барнеты...

— Дорогу! — слышались крики. — Дайте дорогу, — припоминается мне, и я думаю, как это по-английски благородно; у нас в ходу, при тех же обстоятельствах, мать-перемать.