«Стюардессы смотрели на нас едва ли не со слезами на глазах. Они думали, что в Москве по выходе из самолета нас встретят военные и либо сразу расстреляют на взлетной полосе, либо увезут в страшные подвалы своего знаменитого KGB».

«Мы уже пристраивались спать на лавочке и мирно провели бы в камере всю ночь, если бы в тот вечер московская милиция не устроила облаву на проституток. И вот к нам в камеру начали сажать девиц не слишком тяжелого поведения».

«На подступах к Белому дому из подручных средств строили баррикады. Ну что за революция без баррикад? Мы же все знаем, что восставший народ непременно должен строить баррикады!»

«Мы пытались построить демократию на песке. Но очередная волна истории смыла все постройки, не оставив на берегу даже следов наших надежд и усилий. Россия медленно сползает в свое удушливое прошлое».

Менты, полиция, чекисты

…Другой случай был обратным: я сидел не один и уходить не торопился. Единственный раз в жизни я сидел не с сокамерниками, а с сокамерницами. Это была забавная история.

На небольшую протестную акцию на Пушкинской площади собралось десятка два человек. Мы протестовали против нового уголовного дела в отношении Виктора Орехова — бывшего капитана КГБ, прежде помогавшего в качестве «крота» диссидентам и отсидевшего за это 8 лет. Митинг, конечно, не был согласован с властями, и милиция забрала двух человек — Женю Фрумкина и Олю Кашкарову. В те времена всех задержанных на Пушке отвозили в ближайшее, 108-е отделение милиции, запрятанное поблизости в переулках на задворках Большой Бронной. По окончании акции мы все пошли к отделению выражать озабоченность произволом правоохранительных органов. Нельзя сказать, что милиция совершенно игнорировала наши требования. Нас услышали. Пригласили пройти внутрь отделения. Там и объявили, что все мы также задержаны за несанкционированную акцию.

Дальше все развивалось по обычной схеме: задержанных обыскивали, отбирали личные вещи и заставляли писать «объяснительные». Все бы у них прошло гладко, если бы среди задержанных не было трех бывших зэков: отца, моего брата Кирилла и меня. Как только дошла очередь до нас, мы начали качать права. Протокол изъятия личных вещей подписывать не будем, объяснительных писать не будем и вообще не пошли бы вы все дальней дорогой в известном направлении. Менты быстро смекнули, что здесь особый случай и нас троих надо срочно изолировать от остальных задержанных, дабы мы не оказывали на них разлагающего влияния. Нас отсадили в «обезьянник», а остальных отвели в Ленинскую комнату.

«Обезьянник» представлял собой небольшую камеру с решеткой вместо передней стенки и лавочкой вдоль одной из стен. На этой лавочке мы и расположились со всеми удобствами, еще раз подтверждая остроумный тезис о том, что антисоветизм — дело семейное.

Сидеть нам предстояло как минимум до утра. Мы уже пристраивались спать на лавочке и мирно провели бы в камере всю ночь, если бы в тот вечер московская милиция не устроила облаву на проституток. Девочки стояли тогда по всей Тверской улице в немыслимом количестве, сдавая себя в аренду богатым джентльменам за очень небольшое вознаграждение. Значительная часть Тверской улицы входила в зону ответственности 108-го отделения милиции. Туда и начали привозить девиц не слишком тяжелого поведения.

Когда к нам в камеру завели первых двух-трех девушек, мы с Кириллом очень оживились, потому что сидеть в таких обстоятельствах нам еще не приходилось. Папа тоже был удивлен, но в силу возрастных причин отнесся к этому спокойнее. В 1938 году в Саратовской тюрьме с ним тоже ничего подобного не случалось. Вскоре девушки повалили в нашу камеру косяком и заняли все свободные места. Стихийные людские потоки разнесли нас по разным концам скамейки, и я все пытался углядеть, сидят ли девушки у папы на коленях, так же как у меня. В этом не было ничего преднамеренно эротического, просто они жаловались на усталость и трудно было отказать им в таком пустяке. Можно, конечно, было уступить им свое место на скамейке, но перспектива провести всю ночь стоя мне совсем не улыбалась.

Камера была уже заполнена до отказа, но привозили все новых и новых, плотно утрамбовывая ими уже сидящих и стоящих. Впрочем, понемногу и выпускали — тех, за кем приезжали сутенеры и платили ментам выкуп. Менты деньги с удовольствием брали и любезно предоставляли остальным девушкам служебный телефон, чтобы те могли позвонить своей «крыше» или друзьям. Они даже поторапливали девиц, чтобы те успели рассчитаться с ними до утра, прежде чем в милиции закончится ночная смена. Безденежных девушек выводили из камеры — они мыли полы в отделении или расплачивались с ментами профессионально.

Про сон нечего было и думать. В обезьяннике было тесно, жарко, душно и шумно. Девушки обсуждали тонкости профессии, всячески поносили ментов и жаловались на жизнь. Папа предложил им создать профсоюз и защищать свои права коллективно. Идея проституткам понравилась, но в ее реализацию они не верили. Им было проще откупиться от ментов, чем спорить с ними. Какая уж тут защита прав!

Так и провели мы всю ночь в беспокойном женском окружении, поневоле вникая в особенности трудной жизни героинь сексуального труда. Утром всех выпустили. Не расплатившихся с ментами девушек отпустили за ненадобностью. Мы тоже оказались никому не нужны. Нас присоединили сначала к остальным накануне задержанным, а затем вместе со всеми и вовсе выставили из милиции без составления протокола.